Дело
«В сводчатых палатах Дворцового приказа – жара, духота, - топор вешай. За длинными столами писцы, свернув головы, свесив волосы на глаза, скрипят перьями. В чернилах – мухи. На губы, на мокрые носы липнут мухи. Дьяк наелся пирогов, сидит на лавке, в дремоте. Писец, Иван Васков, перебеляет с листа в книгу: «По указу великих государей… да к исподнему кафтану – 6 дюжин пуговиц по 2 алтына, 4 деньги дюжина, да шелку и полотна на 10 алтын, да накладные волосы – три рубля…»
Дунув на муху, Васков поднял осоловелые веки.
- Сльшь, Петруха, а «волосы накладные» как писать – с прописной буквы али с малой?
Напротив сидящий подьячий, подумав, ответил:
- Пиши с малой.
- Волос у него, что ли, нет своих, у младшего государя – то?
- А ты – смотри, - за такие слова…
- Петруха, куда же он эти волосы навесит?
- На это его государева воля, - куда захочет, туда и навесит. А будешь еще спрашивать, дьяку пожалуюсь…
- Кто еще разговаривает, э-эй, кобели стоялые, - в полусне пригрозил дьяк.
Плезир
«Санька показывала только что привезенные из из Гамбурга печатные листы – гравюры – славных голландских мастеров. Девы дышали носами в платочки, разглядывая голых богов и богинь… «А это кто? А это чего у него? А это она что? Ай!»
Санька обьясняла с досадой:
- Это мужик, с коровьими ногами – сатир… Вы, Ольга, напрасно косоротитесь: у него – лист фиговый, - так всегда пишут. Купидон хочет колоть ее стрелой… Она, несчастная, плачет, - свет не мил. Сердечный друг сделал ей амур и уплыл – видите – парус… Называется – «Ариадна брошенная»… Надо бы вам все это заучить.»
«Артамоша поясно поклонился почтенным гостям и подошел к сестре. Санька, поджав губы, коротко присев, - скороговоркой:
- Презанте мово младшего брата Артамошу.
Девы лениво покачали напудренными прическами. Артамон по всей науке попятился, потопал ногой, помахал рукой, будто полоская белье. Санька представляла: «Княжна Антонида, княжна Ольга, княжна Наталья». Каждая дева, поднявшись, присела, - перед княжной Артамон пополоскал рукой.»
Отвага
«Сели пировать на палубе под нежарким октябрьским солнцем. На виду – за стенами – мрачный, с частыми решетками на окнах, дворец султана, на другой стороне пролива – пышные рощи и сады Скутари… В полночь, когда половина морских волков храпела, кто свалясь под стол, кто склонив поседевшую в бурях голову между блюдами, Памбург кинулся на мостик:
- Слушай мою команду! Бомбардиры, пушкари – по местам! Вложи зарад! Забей зарад! Зажигай фитили! Команда… С обоих бортов – залп… О-о-огонь!
Емельян Украинцев писал цифирью: «… припал на самого султана и на всеь народ великий страх: капитан Памбург пил целый день на корабле с моряками и подпил гораздо и стрелял с корабля в полночь изо всех пушек не однажды. И от той стрельбы учинился по всему Цареграду ропот и великая молва, будто он, капитан, тою ночной стрельбой давал знать твоему, государь, морскому каравану, который ходит по Черному морю, чтобы он входил в гирло… Султаново величество в ту ночь испужался из спальной выскочил в чем был, и многие министры и паши испужались, и от той капитанской необычайной стрельбы две брюхатые султанши из верхнего сераля младенцев загодя выкинули...
Султан примет нас во вторник…»