Морские стихи



(Для nebuhadnazzer)



Море гораздо разнообразней суши.

Интереснее, чем что-либо.

Изнутри, как и снаружи. Рыба

Интереснее груши.



На земле существуют четыре стены и крыша.

Мы боимся волка или медведя.

Медведя, однако, меньше, и зовем его “Миша”,

А если хватит воображенья – Федя.



Ничего подобного не происходит в море.

Кита в его первозданном, диком

Виде не трогает имя Боря.

Лучше звать его Диком.



Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.

Многим из них не отыскать причины;

Ни свалить на Луну, перечисляя пятна,

Ни на злую волю женщины или мужчины.



Кровь у жителей морей холодней, чем у нас; их жуткий

Вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.

Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали “закона джунглей”,

Либо – внесли бы в оный свои поправки.



* * *



Пассажир отличается от матроса

шорохом шелкового белья,

условиями питания и жилья,

повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса.



Матрос отличается от лейтенанта

отсутствием эполет,

количеством лент,

нервами перекрученными на манер каната.



Лейтенант отличается от капитана

нашивками, выраженьем глаз,

фотокарточкой Бланш или Франсуа,

чтением "Критики чистого разума", Мопассана

и "Капитала".



Капитан отличается от адмиралтейства

одинокими мыслями о себе,

отвращением к синеве,

воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном

в именье тестя.



И только корабль не отличается от корабля.

переваливаясь на волнах, корабль

выглядит одновременно как дерево и журавль,

из-под ног у которых ушла земля.





* * *

Восходящее желтое солнце следит косыми

глазами за мачтами голой рощи,

идущей на всех парах к Цусиме

крещенских морозов. Февраль короче

прочих месяцев и оттого лютее.

Кругосветное плавание, дорогая,

лучше кончить, руку согнув в локте и

вместе с дредноутом догорая

в недрах камина. Забудь Цусиму!

Только огонь понимает зиму.

Золотистые лошади без уздечек

масть в дымоходе меняют на масть воронью.

И в потемках стрекочет огромный черный кузнечик

которого не накрыть ладонью.







Отрывки (Ассоциации с…)





***

… В стратосфере, всем забыта, сучка

лает, глядя в иллюминатор.

“Шарик! Шарик! Прием, я – Жучка!”

Шарик внизу, и на нем – экватор.

Как ошейник. Склоны, поля, овраги

Повторяют своей белизною скулы.

Краска стыда вся ушла на флаги.

И в занесенной подклети куры

Тоже, вздрагивая от побудки,

Кладут непорочного цвета яйца.

Если что-то чернеет, то только буквы.

Как следы уцелевшего чудом зайца.





***

Там были комнаты. Их размер

порождал ералаш,

отчего потолок, в чей мел

взор устремлялся ваш,



только выигрывал. Зеркала

копили там дотемна

пыль, оседавшую, как зола

геркуланума, на



обитателей. Стопки книг,

стулья, в окне -- слюда

инея. То, что случалось в них,

случалось там навсегда.







***

Английские каменные деревни.

Бутылка собора в окне харчевни.

Коровы, разбредшиеся по полям.

Памятники королям.



Человек в костюме побитом молью

провожает поезд, идущий, как все тут, к морю,

улыбается дочке, уезжающей на восток.

Раздается свисток.



И бескрайнее небо над черепицей

тем синее, чем громче птицей

оглашаемо. И чем громче поет она,

тем все меньше видна.







Пьяццо Маттеи