Stella Maris
Несколько отрывков из одной любимой книги.
Парадиз
«Вьехали в Кенигсберг в сумерках, колеса загремели по чистой мостовой. Ни заборов, ни частоколов, - что за диво! Дома прямо - лицом на улицу, рукой подать от земли – длинные окна с мелкими стеклами. Повсюду приветливый свет. Двери открыты. Люди ходят без опаски … Хотелось спросить – да как же вы грабежа не боитесь? Неужто и разбойников у вас нет?
В купеческом доме, где стали, - опять – ничего не спрятано, хорошие вещи лежат открыто. Дурак не унесет. Петр, оглядывая темного дуба столовую, богато убранную картинами, посудой, турьими рогами, тихо сказал Алексашке:
- Прикажи всем настрого, если кто хоть на мелочь позарится, - повешу на воротах…
- И правильно, мин херц, мне и то боязно стало… Покуда не привыкнут, я велю карманы всем зашить… Ну, не дай бог с пьяных-то глаз…
Фон Принц опять вернулся с каретой. Петр поехал с ним во дворец.»
«Ехали по дорогам, обсаженным грушами и яблоками, никто из жителей плодов сих не воровал. Кругом – дубовые рощи, прямоугольники хлебов за каменными изгородями – сады, и среди зелени – черепичные крыши, голубятни. На полянах – красивые сытые коровы, блестят ручьи в бережках, вековые дубы, водяные мельницы. Проедешь две-три версты – городок, - кирпичная островерхая кирха, мощеная площадь с каменным колодцем, высокая крыша ратуши, тихие чистенькие дома, потешная вывеска пивной, медный таз цирюльника над дверью. Приветливо улыбающиеся люди в вязаных колпаках, коротких куртках, белых чулках… Старая добрая Германия…
… Петр и Меньшиков вылезли из дормеза, разминая ноги.
- А что, Алексашка, заведем когда-нибудь у себя такую жизнь?
- Не знаю, мин херц, - не скоро, пожалуй…
- Милая жизнь… Слышь, и собаки здесь лают без ярости. Парадиз… Вспомню Москву, – так бы и сжег ее…
- Хлев, это верно.
- Сидят на старине, - жопа сгнила… Землю за тысячу лет пахать не научились… Отчего сие? Курфюрст Фридрих – умный человек: к Балтийскому морю нам пробиваться надо – вот что… И там бы город построить новый – истинный парадиз… Гляди, - звезды здесь ярче нашего…
- А у нас, мин херц, кругом бы тут все обгадили…
- Погоди, Алексашка, вернусь – дух из Москвы вышибу…
- Только так и можно…»
«Петр говорил волонтерам, дымя глиняной трубкой на носу барки:
- На ином дворе в Москве у нас просторнее… А взять метлу, да подмести двор, да огород посадить зело приятный и полезный – и в мыслях ни у кого нет… Строение валится, и то вы, дьяволы, с печи не слезете подпереть, - я вас знаю… До ветру лень сходить в приличное место, гадите прямо у порога… Отчего сие? Сидим на великих просторах – и нищие…»
Россия
«Народ валом валил вдоль узкой навозной улицы. Из дощатых лавчонок перегибались, кричали купчишки, ловили за полы, с прохожих рвали шапки, - зазывали к себе. За высокими заборами – каменные избы, красные, серебряные крутые крыши, пестрые церковные маковки. Церквей – тысячи. И большие пятиглавые, и маленькие – на перекрестках – чуть в дверь человеку войти, а внутри десятерым не повернуться. В раскрытых притворах жаркие огоньки свечей. Заснувшие на коленях старухи. Косматые, страшные нищие трясут лохмотьями, хватают за ноги, гнусавя, заголяют тело в крови и дряни… Прохожим в нос безместные страшноглазые попы суют калач, кричат: «Купец, идем служить, а то – калач закушу!..»
Тучи галок над церквушками…»
«Над Москвой, над городами, над сотнями уездов, раскинутых по необьятной земле, кисли столетние сумерки – нищета, холопство, бездолье.»
Парадиз
«Вьехали в Кенигсберг в сумерках, колеса загремели по чистой мостовой. Ни заборов, ни частоколов, - что за диво! Дома прямо - лицом на улицу, рукой подать от земли – длинные окна с мелкими стеклами. Повсюду приветливый свет. Двери открыты. Люди ходят без опаски … Хотелось спросить – да как же вы грабежа не боитесь? Неужто и разбойников у вас нет?
В купеческом доме, где стали, - опять – ничего не спрятано, хорошие вещи лежат открыто. Дурак не унесет. Петр, оглядывая темного дуба столовую, богато убранную картинами, посудой, турьими рогами, тихо сказал Алексашке:
- Прикажи всем настрого, если кто хоть на мелочь позарится, - повешу на воротах…
- И правильно, мин херц, мне и то боязно стало… Покуда не привыкнут, я велю карманы всем зашить… Ну, не дай бог с пьяных-то глаз…
Фон Принц опять вернулся с каретой. Петр поехал с ним во дворец.»
«Ехали по дорогам, обсаженным грушами и яблоками, никто из жителей плодов сих не воровал. Кругом – дубовые рощи, прямоугольники хлебов за каменными изгородями – сады, и среди зелени – черепичные крыши, голубятни. На полянах – красивые сытые коровы, блестят ручьи в бережках, вековые дубы, водяные мельницы. Проедешь две-три версты – городок, - кирпичная островерхая кирха, мощеная площадь с каменным колодцем, высокая крыша ратуши, тихие чистенькие дома, потешная вывеска пивной, медный таз цирюльника над дверью. Приветливо улыбающиеся люди в вязаных колпаках, коротких куртках, белых чулках… Старая добрая Германия…
… Петр и Меньшиков вылезли из дормеза, разминая ноги.
- А что, Алексашка, заведем когда-нибудь у себя такую жизнь?
- Не знаю, мин херц, - не скоро, пожалуй…
- Милая жизнь… Слышь, и собаки здесь лают без ярости. Парадиз… Вспомню Москву, – так бы и сжег ее…
- Хлев, это верно.
- Сидят на старине, - жопа сгнила… Землю за тысячу лет пахать не научились… Отчего сие? Курфюрст Фридрих – умный человек: к Балтийскому морю нам пробиваться надо – вот что… И там бы город построить новый – истинный парадиз… Гляди, - звезды здесь ярче нашего…
- А у нас, мин херц, кругом бы тут все обгадили…
- Погоди, Алексашка, вернусь – дух из Москвы вышибу…
- Только так и можно…»
«Петр говорил волонтерам, дымя глиняной трубкой на носу барки:
- На ином дворе в Москве у нас просторнее… А взять метлу, да подмести двор, да огород посадить зело приятный и полезный – и в мыслях ни у кого нет… Строение валится, и то вы, дьяволы, с печи не слезете подпереть, - я вас знаю… До ветру лень сходить в приличное место, гадите прямо у порога… Отчего сие? Сидим на великих просторах – и нищие…»
Россия
«Народ валом валил вдоль узкой навозной улицы. Из дощатых лавчонок перегибались, кричали купчишки, ловили за полы, с прохожих рвали шапки, - зазывали к себе. За высокими заборами – каменные избы, красные, серебряные крутые крыши, пестрые церковные маковки. Церквей – тысячи. И большие пятиглавые, и маленькие – на перекрестках – чуть в дверь человеку войти, а внутри десятерым не повернуться. В раскрытых притворах жаркие огоньки свечей. Заснувшие на коленях старухи. Косматые, страшные нищие трясут лохмотьями, хватают за ноги, гнусавя, заголяют тело в крови и дряни… Прохожим в нос безместные страшноглазые попы суют калач, кричат: «Купец, идем служить, а то – калач закушу!..»
Тучи галок над церквушками…»
«Над Москвой, над городами, над сотнями уездов, раскинутых по необьятной земле, кисли столетние сумерки – нищета, холопство, бездолье.»