Stella Maris
Один из итогов чтения "King Ink". Пожалуй, я хочу, чтобы это было здесь.
Ник Кейв.
Радио BBC, 3 июля 1996 года.
THE FLESH MADE WORD
Иисус сказал: "Там, где двое или более соберутся вместе, там и я среди них". Иисус говорил так потому, что там, где собираются двое или более, возникает общение, язык, воображение. Появляется Бог. Бог - это результат творческого воображения, и с помощью Бога воображение начинает свой полет.
Будучи ребенком, я верил в то, что фантазировать грешно. Воображение представлялось мне темной комнатой за огромной железной дверью, скрывающей все виды самых постыдных мечтаний. Я мог почти слышать свои тайные мысли, колотящие и скребущиеся за дверью, шепчущие, чтобы я выпустил их наружу. Высказал. Тогда я не мог подумать, что подобные темные существа могут быть посланы самим Богом. Будучи восьми лет от роду, я пел в хоре нашей местной англиканской церкви, и посещал службу два раза в неделю в следующие четыре года, но тот Бог, о котором говорил священник, казался отдаленным, чуждым и неуверенным. Итак, я сидел в алтаре в своей темно-красной рясе, в то время как кровавые мысли струились из-под железной двери моего воображения.
Когда я немного подрос, мой ныне ушедший отец решил, что настала пора передать сыну определенные знания. Мне было тринадцать, когда он пригласил меня в свой кабинет, закрыл дверь и начал декламировать великие кровавые строки из шекспировского "Тита Андроникуса", или из сцены убийства в "Преступлении и наказании", или целые главы набоковской "Лолиты". Отец воздымал руки, затем показывал на меня и произносил: "Вот это, мой мальчик, и есть литература!", и мне казалось, что ему придавало силы ощущение собственной причастности к некоему тайному знанию. Я сидел и слушал эти безумные слова, вылетавшие из его уст, будучи счастлив от того, что он пригласил меня в свой странный, ирреальный мир. Я замечал, что иногда отец терялся в этом потоке собственной творческой энергии и, хотя отец подсмеивался над этим наблюдением, что он находил в своей любимой литературе Бога. Литература поднимала его, возносила над обыденностью, уносила от усредненности и продвигала к вечному источнику вещей. Тогда я еще не замечал, но иногда чувствовал, что то же самое проделывало со мной искусство, уносило меня от обыденности, защищало меня. Итак, я засел и начал писать очень плохие стихи.
Когда нам было по пятнадцать, мы с друзьями создали рок-группу, и вместо очень плохих стихов я принялся за очень плохие песни, содержание коих было навеяно в основном книгами, которые я в то время читал.
Позднее я был принят в художественную школу, где и увлекся религиозным искусством, в основном, думаю, потому что это раздражало моих учителей, уверенных, что следует интересоваться более современными формами живописи. У меня хранились работы Грюневальда, Фра Анжелико, Эль Греко, Тиноретто и прочие, которыми были залеплены все стены моего рабочего пространства, и я нашел, почти к своему изумлению, что постепенно узнаю библейские сцены, вспоминаю рассказчиков и их истории, что побудило меня отправиться и купить карманную версию Библии, открыть ее на первой странице и начать читать. Я обнаружил, что библейские рассказы находят отсвет где-то в глубинах моего подсознания, посеянные там во времена мальчишеского хора моего детства. Я все еще писал песни для нашей группы и довольно быстро нашел в грубой прозе Ветхого Завета отличный язык, загадочный и знакомый одновременно, который не просто отражал мое состояние в то время, но давал много пищи для моих артистических потуг. Я находил в нем голос Бога, суровый, ревностный и безжалостный. Тысяча наблюдений, сделанных мной относительно себя и этого мира, были там, и со страниц Ветхого Завета слетали их образы с оскаленными зубами. Бог Ветхого Завета был жестоким и злобным, и я обожал то, как Он стирал с лица Земли целые народы по своей прихоти. Я был восхищен книгой Иова, тем тщеславным, неверующим Богом, который превратил жизнь своего "непорочного и справедливого" слуги в настоящий ад. Один из друзей Иова по имени Елифаз заметил, что "человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх", и эти слова казались верными моему испуганному маленькому сознанию. И почему человек рождается для страдания, подчиняясь такому тирану, как Бог? Вот что я испытывал при чтении Ветхого Завета, ощущение жалкого человечества, страдающего от деспота-Бога, и это стало просачиваться в мои песни. Как следствие, слова наполнились грязной, новой энергией. Моя группа, называвшаяся "The Birthday Party", вся состояла из тяжелых колотящих ритмов и дергающихся гитарных звуков, и все, что мне оставалось, это выходить на сцену, открывать рот и изрыгать Божьи проклятия через себя. Из моего горла извергались потоки, пламя и жабы. Как бы сказал Уильям Блэйк: "Я сам ничего не делал. Я просто поднимал проклятый палец, а святой дух совершал все остальное". И хотя тогда я этого не понимал, Бог говорил не просто со мной, но через меня, и его дыхание пахло зловонием. Я был каналом Бога, говорившем на языке, написанном на желчи и блевотине. И какое-то время это вполне устраивало меня.
Через несколько лет "The Birthday Party" разделились, и к тому времени я уже достаточно подрос, равно как и мои творения, и становилось невероятно сложно сдерживать все это внутри. Я чувствовал себя больным и скукоженным, и мой Бог находился в таком же состоянии. Было тяжело испытывать отвращение все время. Эта постоянная ненависть изматывала меня и причиняла боль. Я ползал по сцене, вглядывался в искаженные лица, размахивающие и потрясающие кулаками, корчащие рожи, и чувствовал себя абсолютно раздавленным и больным. В конце концов я решил, что наступило лучшее время для чтения другой книги, а посему закрыл Ветхий Завет и открыл Новый.
Там, в четырех прекрасных поэмах в прозе, созданных Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, я медленно узнавал Иисуса из моего детства, мрачную фигуру, сошедшую со страниц Евангелия, человека страданий, и именно через Него мне был предоставлен шанс пересмотреть свои отношения с миром. Голос, который теперь звучал во мне, был мягче, печальнее, проникновеннее.
Чем больше я читал Евангелие, тем больше Христос поражал мое воображение, потому что вся его история была для меня полетом воображения. Христос, называющий себя Сыном Человеческим и Сыном Божьим, был именно тем - человеком из крови и плоти, так тесно связанным с творческими силами внутри себя, так открытым Своему драгоценному, огнеподобному воображению, что Он стал физическим воплощением источника этих сил, Бога. Во Христе больше всего выражена основа духовности, с помощью которой мы можем стать подобными Богу.
Существует чудесная притча в Евангелии от Иоанна, где книжники и фарисеи приводят ко Христу женщину, взятую в прелюбодеянии, и, искушая Его, спрашивают, должны ли они забросать ее камнями, как заповедал им Моисей. Христос ничего не отвечал, но молча чертил на песке, словно не слышал их. Так как фарисеи продолжали настаивать, Христос поднял голову и произнес: "Кто из вас без греха, тот пусть первым бросит в нее камень". И вновь склонился. Для меня, в этом простом рассеянном жесте, в наклоне и черчении на песке, видится во Христе сам Бог. Затем Христос избирает то, что разоруживает его противников, - и что за необыкновенное замечание, - вновь ссутуливается и возвращается к общению с Богом. Именно так Христос показывает, как творческое воображение способно победить врагов, что мы все защищены потоком собственного вдохновения.
Совершенно ясно, что Иисус более всего презирает, что он осуждает снова и снова, это влиятельных лиц, олицетворяющих собой установленный порядок вещей, книжников и фарисеев - этих тупых, ограниченных школяров религиозного закона, которые преследовали каждый Его шаг. В них Христос видел противников воображения, перекрывающих духовный полет человека и удерживающих его в теологических ловушках, интеллектуальности и законе. Что отпугивало от Христа и что до сих пор, словно помет, лежит на дверях христианской церкви, это фарисейская озабоченность буквой закона, следование слову. Святой Павел писал в послании к Коринфянам: "Буква убивает, дух животворит". Но как кто-то может быть возвышен духовно, если связан цепями религиозной юриспруденции? Как можно диктовать волю воображению? Как вдохновение или что-то в этом духе от Бога может следовать какой-то морали?
"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, - упрекает Христос в Евангелии от Матфея, - что затворяете Царство Небесное человекам". И далее продолжает: "Вы уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, но внутри полны костей мертвых". Именно так говорил Господь, и я нашел, что в Его речах, одновременно сострадательных и ядовитых, много общего с моими собственными размышлениями. Христос был прощающим, милосердным и любящим, но прежде всего Он был Сыном Ветхозаветного Бога, и кровь Его отца все еще кипела в Его венах. Бог-Отец эволюционировал, создав Своего Сына. Он продвинулся вперед. Отныне милость Христа не была более припрятана для избранных наций и их царей, и великие награды не были предназначены теперь лишь для светских и духовных господ. Христос, как Сын, пришел как личность, Слово стало плотью, для того, чтобы указать путь потерянной нации Своего Отца - или, как писал Павел к Коринфянам, "мир через Христа примирился с Богом". Христос пришел исправить ошибки Своего Отца. Христос, человек, питающий отвращение к самой идее духовной элиты, говорил с каждым. Он пришел с даром истолкования, любви, воображения. Иисус говорит в Евангелии от Иоанна: "Слова, которые я говорю вам, есть дух и есть жизнь", и в этих словах, которым Он изъясняется, и есть Слово, столь проникновенно и таинственно прослеживающееся в Евангелии. Христос является фантазией, порой ужасной, иррациональной, зажигательной и прекрасной - одним словом, Богоподобной.
И во мне так же, как во Христе, течет кровь моего отца, и именно от него я унаследовал, среди всего прочего, любовь к литературе, к слову. И, как Христос по отношению к Своему Отцу, я последующее поколение, и, да простит меня отец, в его более продвинутом, эволюционном выражении. Мой отец всегда хотел писать книги, и в той комнате, куда он приводил меня для того, чтобы общаться посредством языка других, где он давал и я получал, был стол, хранящий несколько начатых, но оборванных рассказов, написанных четким почерком, печальных, пронумерованных и озаглавленных. Когда мне было около двенадцати, отец странно спросил, что я сделал для человечества. Я понятия не имел, о чем идет речь, а посему вернул вопрос, поинтересовавшись, что сделал он. Отец ответил, что сочинил пару коротких рассказов, напечатанных в журналах, и я гордился вместе с ним, когда он демонстрировал их мне. Однако я заметил, что журналы были давние и что эти короткие рассказы стали бедными семенами, которые так и не дали всходов.
В 1985 году я переехал в Берлин, где задумал написать роман, а посему последующие три года провел, запершись в одной из комнат Крузберга, занимаясь сочинением. Я назвал его "И ослица увидела ангела". Роман о сумасшедшем, замкнутом мальчике по имени Экрид Экроу, который, будучи лишенным дара речи, в конце концов взрывается гневом, приползая на коленях в ту общину, в которой живет. История, происходящая на юге Америки и рассказанная или не рассказанная от лица Экрида Экроу, написана поэтизированным языком мыслей, которые не обязательно должны быть произнесены, - тем смешанным языком, состоящим частично из библейского, частично глубоко южного диалекта, наполовину из уличного сленга, временами бесстыдно почтительного и, наоборот, почтительно бесстыдного. На протяжении всего повествования Бог передает немому мальчику различную информацию, наполняя его сознание плохими мыслями, "ненависть исходит прямо от Бога", как он называет это, но, будучи не в силах передать это кому-либо и с кем-либо поговорить, Экрид, как блокированная труба, сгорает. Для меня Экрид воплощает собой лишенного речи Иисуса, нереализованного артиста, превратившего свое внутреннее воображение в сумасшествие.
Бога следует искать не во Христе, а через Него. В Евангелии от Томаса, готическом писании, открытом Нэгом Хаммади в Египте в 1945 году, Христос произносит, что "царство внутри вас и снаружи вас". Эти строки должны ужасать ранние христианские конфессии, поскольку делают их ненужными - зачем нам нужна церковь, чтобы приблизиться к Богу, если Он уже живет внутри нас? - и с тех пор Высшим Советом было решено не включать их в канон Нового Завета. Но даже если отойти от совершенно разрушительной силы этого заключения, можно заметить, что основное ударение здесь делается на личности человека. Вместо восхвалений единственного и персонального Бога как всемогущего, всезнающего, всевидящего существа, живущего где-то несоизмеримо далеко, упор делается на человеке, канале, без которого Богу некуда идти.
"Где двое или более соберутся вместе, там и я среди них", говорил Иисус. Поскольку мы являемся божественными созданиями, нам самим необходимо творить. Божественность дает способность летать, через нас, через язык, через общение, через фантазии. Я верю, что наша духовная сущность должна быть основана на примере Христа. Через нас Бог говорит, мы нуждаемся в Нем так же, как и Он нуждается в нас. Бог находил жизнь через моего отца, бушующего и неиствующего в декларировании своей любимой литературы, однако умер в столе среди нескольких страниц, первых болезненных выражений его все еще живущих мечтаний. Мой отец спрашивал меня, что я сделал для человечества, и в двенадцать лет от роду я не мог ему отвечать. Теперь я знаю. Так же, как и Христос, я пришел во имя моего отца, чтобы сохранить Бога живым.
Перевод Е. Клепиковой.
Ник Кейв.
Радио BBC, 3 июля 1996 года.
THE FLESH MADE WORD
Иисус сказал: "Там, где двое или более соберутся вместе, там и я среди них". Иисус говорил так потому, что там, где собираются двое или более, возникает общение, язык, воображение. Появляется Бог. Бог - это результат творческого воображения, и с помощью Бога воображение начинает свой полет.
Будучи ребенком, я верил в то, что фантазировать грешно. Воображение представлялось мне темной комнатой за огромной железной дверью, скрывающей все виды самых постыдных мечтаний. Я мог почти слышать свои тайные мысли, колотящие и скребущиеся за дверью, шепчущие, чтобы я выпустил их наружу. Высказал. Тогда я не мог подумать, что подобные темные существа могут быть посланы самим Богом. Будучи восьми лет от роду, я пел в хоре нашей местной англиканской церкви, и посещал службу два раза в неделю в следующие четыре года, но тот Бог, о котором говорил священник, казался отдаленным, чуждым и неуверенным. Итак, я сидел в алтаре в своей темно-красной рясе, в то время как кровавые мысли струились из-под железной двери моего воображения.
Когда я немного подрос, мой ныне ушедший отец решил, что настала пора передать сыну определенные знания. Мне было тринадцать, когда он пригласил меня в свой кабинет, закрыл дверь и начал декламировать великие кровавые строки из шекспировского "Тита Андроникуса", или из сцены убийства в "Преступлении и наказании", или целые главы набоковской "Лолиты". Отец воздымал руки, затем показывал на меня и произносил: "Вот это, мой мальчик, и есть литература!", и мне казалось, что ему придавало силы ощущение собственной причастности к некоему тайному знанию. Я сидел и слушал эти безумные слова, вылетавшие из его уст, будучи счастлив от того, что он пригласил меня в свой странный, ирреальный мир. Я замечал, что иногда отец терялся в этом потоке собственной творческой энергии и, хотя отец подсмеивался над этим наблюдением, что он находил в своей любимой литературе Бога. Литература поднимала его, возносила над обыденностью, уносила от усредненности и продвигала к вечному источнику вещей. Тогда я еще не замечал, но иногда чувствовал, что то же самое проделывало со мной искусство, уносило меня от обыденности, защищало меня. Итак, я засел и начал писать очень плохие стихи.
Когда нам было по пятнадцать, мы с друзьями создали рок-группу, и вместо очень плохих стихов я принялся за очень плохие песни, содержание коих было навеяно в основном книгами, которые я в то время читал.
Позднее я был принят в художественную школу, где и увлекся религиозным искусством, в основном, думаю, потому что это раздражало моих учителей, уверенных, что следует интересоваться более современными формами живописи. У меня хранились работы Грюневальда, Фра Анжелико, Эль Греко, Тиноретто и прочие, которыми были залеплены все стены моего рабочего пространства, и я нашел, почти к своему изумлению, что постепенно узнаю библейские сцены, вспоминаю рассказчиков и их истории, что побудило меня отправиться и купить карманную версию Библии, открыть ее на первой странице и начать читать. Я обнаружил, что библейские рассказы находят отсвет где-то в глубинах моего подсознания, посеянные там во времена мальчишеского хора моего детства. Я все еще писал песни для нашей группы и довольно быстро нашел в грубой прозе Ветхого Завета отличный язык, загадочный и знакомый одновременно, который не просто отражал мое состояние в то время, но давал много пищи для моих артистических потуг. Я находил в нем голос Бога, суровый, ревностный и безжалостный. Тысяча наблюдений, сделанных мной относительно себя и этого мира, были там, и со страниц Ветхого Завета слетали их образы с оскаленными зубами. Бог Ветхого Завета был жестоким и злобным, и я обожал то, как Он стирал с лица Земли целые народы по своей прихоти. Я был восхищен книгой Иова, тем тщеславным, неверующим Богом, который превратил жизнь своего "непорочного и справедливого" слуги в настоящий ад. Один из друзей Иова по имени Елифаз заметил, что "человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх", и эти слова казались верными моему испуганному маленькому сознанию. И почему человек рождается для страдания, подчиняясь такому тирану, как Бог? Вот что я испытывал при чтении Ветхого Завета, ощущение жалкого человечества, страдающего от деспота-Бога, и это стало просачиваться в мои песни. Как следствие, слова наполнились грязной, новой энергией. Моя группа, называвшаяся "The Birthday Party", вся состояла из тяжелых колотящих ритмов и дергающихся гитарных звуков, и все, что мне оставалось, это выходить на сцену, открывать рот и изрыгать Божьи проклятия через себя. Из моего горла извергались потоки, пламя и жабы. Как бы сказал Уильям Блэйк: "Я сам ничего не делал. Я просто поднимал проклятый палец, а святой дух совершал все остальное". И хотя тогда я этого не понимал, Бог говорил не просто со мной, но через меня, и его дыхание пахло зловонием. Я был каналом Бога, говорившем на языке, написанном на желчи и блевотине. И какое-то время это вполне устраивало меня.
Через несколько лет "The Birthday Party" разделились, и к тому времени я уже достаточно подрос, равно как и мои творения, и становилось невероятно сложно сдерживать все это внутри. Я чувствовал себя больным и скукоженным, и мой Бог находился в таком же состоянии. Было тяжело испытывать отвращение все время. Эта постоянная ненависть изматывала меня и причиняла боль. Я ползал по сцене, вглядывался в искаженные лица, размахивающие и потрясающие кулаками, корчащие рожи, и чувствовал себя абсолютно раздавленным и больным. В конце концов я решил, что наступило лучшее время для чтения другой книги, а посему закрыл Ветхий Завет и открыл Новый.
Там, в четырех прекрасных поэмах в прозе, созданных Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, я медленно узнавал Иисуса из моего детства, мрачную фигуру, сошедшую со страниц Евангелия, человека страданий, и именно через Него мне был предоставлен шанс пересмотреть свои отношения с миром. Голос, который теперь звучал во мне, был мягче, печальнее, проникновеннее.
Чем больше я читал Евангелие, тем больше Христос поражал мое воображение, потому что вся его история была для меня полетом воображения. Христос, называющий себя Сыном Человеческим и Сыном Божьим, был именно тем - человеком из крови и плоти, так тесно связанным с творческими силами внутри себя, так открытым Своему драгоценному, огнеподобному воображению, что Он стал физическим воплощением источника этих сил, Бога. Во Христе больше всего выражена основа духовности, с помощью которой мы можем стать подобными Богу.
Существует чудесная притча в Евангелии от Иоанна, где книжники и фарисеи приводят ко Христу женщину, взятую в прелюбодеянии, и, искушая Его, спрашивают, должны ли они забросать ее камнями, как заповедал им Моисей. Христос ничего не отвечал, но молча чертил на песке, словно не слышал их. Так как фарисеи продолжали настаивать, Христос поднял голову и произнес: "Кто из вас без греха, тот пусть первым бросит в нее камень". И вновь склонился. Для меня, в этом простом рассеянном жесте, в наклоне и черчении на песке, видится во Христе сам Бог. Затем Христос избирает то, что разоруживает его противников, - и что за необыкновенное замечание, - вновь ссутуливается и возвращается к общению с Богом. Именно так Христос показывает, как творческое воображение способно победить врагов, что мы все защищены потоком собственного вдохновения.
Совершенно ясно, что Иисус более всего презирает, что он осуждает снова и снова, это влиятельных лиц, олицетворяющих собой установленный порядок вещей, книжников и фарисеев - этих тупых, ограниченных школяров религиозного закона, которые преследовали каждый Его шаг. В них Христос видел противников воображения, перекрывающих духовный полет человека и удерживающих его в теологических ловушках, интеллектуальности и законе. Что отпугивало от Христа и что до сих пор, словно помет, лежит на дверях христианской церкви, это фарисейская озабоченность буквой закона, следование слову. Святой Павел писал в послании к Коринфянам: "Буква убивает, дух животворит". Но как кто-то может быть возвышен духовно, если связан цепями религиозной юриспруденции? Как можно диктовать волю воображению? Как вдохновение или что-то в этом духе от Бога может следовать какой-то морали?
"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, - упрекает Христос в Евангелии от Матфея, - что затворяете Царство Небесное человекам". И далее продолжает: "Вы уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, но внутри полны костей мертвых". Именно так говорил Господь, и я нашел, что в Его речах, одновременно сострадательных и ядовитых, много общего с моими собственными размышлениями. Христос был прощающим, милосердным и любящим, но прежде всего Он был Сыном Ветхозаветного Бога, и кровь Его отца все еще кипела в Его венах. Бог-Отец эволюционировал, создав Своего Сына. Он продвинулся вперед. Отныне милость Христа не была более припрятана для избранных наций и их царей, и великие награды не были предназначены теперь лишь для светских и духовных господ. Христос, как Сын, пришел как личность, Слово стало плотью, для того, чтобы указать путь потерянной нации Своего Отца - или, как писал Павел к Коринфянам, "мир через Христа примирился с Богом". Христос пришел исправить ошибки Своего Отца. Христос, человек, питающий отвращение к самой идее духовной элиты, говорил с каждым. Он пришел с даром истолкования, любви, воображения. Иисус говорит в Евангелии от Иоанна: "Слова, которые я говорю вам, есть дух и есть жизнь", и в этих словах, которым Он изъясняется, и есть Слово, столь проникновенно и таинственно прослеживающееся в Евангелии. Христос является фантазией, порой ужасной, иррациональной, зажигательной и прекрасной - одним словом, Богоподобной.
И во мне так же, как во Христе, течет кровь моего отца, и именно от него я унаследовал, среди всего прочего, любовь к литературе, к слову. И, как Христос по отношению к Своему Отцу, я последующее поколение, и, да простит меня отец, в его более продвинутом, эволюционном выражении. Мой отец всегда хотел писать книги, и в той комнате, куда он приводил меня для того, чтобы общаться посредством языка других, где он давал и я получал, был стол, хранящий несколько начатых, но оборванных рассказов, написанных четким почерком, печальных, пронумерованных и озаглавленных. Когда мне было около двенадцати, отец странно спросил, что я сделал для человечества. Я понятия не имел, о чем идет речь, а посему вернул вопрос, поинтересовавшись, что сделал он. Отец ответил, что сочинил пару коротких рассказов, напечатанных в журналах, и я гордился вместе с ним, когда он демонстрировал их мне. Однако я заметил, что журналы были давние и что эти короткие рассказы стали бедными семенами, которые так и не дали всходов.
В 1985 году я переехал в Берлин, где задумал написать роман, а посему последующие три года провел, запершись в одной из комнат Крузберга, занимаясь сочинением. Я назвал его "И ослица увидела ангела". Роман о сумасшедшем, замкнутом мальчике по имени Экрид Экроу, который, будучи лишенным дара речи, в конце концов взрывается гневом, приползая на коленях в ту общину, в которой живет. История, происходящая на юге Америки и рассказанная или не рассказанная от лица Экрида Экроу, написана поэтизированным языком мыслей, которые не обязательно должны быть произнесены, - тем смешанным языком, состоящим частично из библейского, частично глубоко южного диалекта, наполовину из уличного сленга, временами бесстыдно почтительного и, наоборот, почтительно бесстыдного. На протяжении всего повествования Бог передает немому мальчику различную информацию, наполняя его сознание плохими мыслями, "ненависть исходит прямо от Бога", как он называет это, но, будучи не в силах передать это кому-либо и с кем-либо поговорить, Экрид, как блокированная труба, сгорает. Для меня Экрид воплощает собой лишенного речи Иисуса, нереализованного артиста, превратившего свое внутреннее воображение в сумасшествие.
Бога следует искать не во Христе, а через Него. В Евангелии от Томаса, готическом писании, открытом Нэгом Хаммади в Египте в 1945 году, Христос произносит, что "царство внутри вас и снаружи вас". Эти строки должны ужасать ранние христианские конфессии, поскольку делают их ненужными - зачем нам нужна церковь, чтобы приблизиться к Богу, если Он уже живет внутри нас? - и с тех пор Высшим Советом было решено не включать их в канон Нового Завета. Но даже если отойти от совершенно разрушительной силы этого заключения, можно заметить, что основное ударение здесь делается на личности человека. Вместо восхвалений единственного и персонального Бога как всемогущего, всезнающего, всевидящего существа, живущего где-то несоизмеримо далеко, упор делается на человеке, канале, без которого Богу некуда идти.
"Где двое или более соберутся вместе, там и я среди них", говорил Иисус. Поскольку мы являемся божественными созданиями, нам самим необходимо творить. Божественность дает способность летать, через нас, через язык, через общение, через фантазии. Я верю, что наша духовная сущность должна быть основана на примере Христа. Через нас Бог говорит, мы нуждаемся в Нем так же, как и Он нуждается в нас. Бог находил жизнь через моего отца, бушующего и неиствующего в декларировании своей любимой литературы, однако умер в столе среди нескольких страниц, первых болезненных выражений его все еще живущих мечтаний. Мой отец спрашивал меня, что я сделал для человечества, и в двенадцать лет от роду я не мог ему отвечать. Теперь я знаю. Так же, как и Христос, я пришел во имя моего отца, чтобы сохранить Бога живым.
Перевод Е. Клепиковой.