Stella Maris
Я все-таки успела забежать в музей Ахматовой. До 24 октября там проходит выставка, посвященная женщинам Серебряного Века. Название ей дали печальное - «Красота ненужная». Сначала я удивилась этому сочетанию слов. А потом поняла – оно вполне справедливо.
В маленьком зале на втором этаже по стенам рассеяны фотоснимки в рамах. Некоторые из стекол, закрывающих фотографии, покрыты тонкой паутиной трещин. Увидев первый разбитый портрет, я подумала, что незадачливые музейные работники просто «грохнули» экспонат. А потом мне стало ясно, что это – молчаливый символ. Сквозь трещины смотрят те, кто были убиты режимом: стрелялись, вешались, гнили заживо в лагерях, умирали у стенки, замерзали в холодных квартирах Петрограда. Страшно очень, что это – женщины. Глядят с пожелтевшей бумаги – как живые. Цветаева под паутиной расколотого стекла. Думаю: вот так вот – на гвозде… Рядом Райх: с детьми Есенина, потом – в «Ревизоре» Мейерхольда. Один сам ушел, второго расстреляли… а Райх зарезали. Говорят, вся квартира была в крови. Трудно быть женой гения в России. Да… Дальше – Гиппиус. Тонкая, как свечка, с копной демонических волос (вспомнила картины символистов). Когда-то она царила в гостиных Петербурга. А потом, в Париже, Теффи увидит нищую безумную старуху, у которой нет никого, кроме кошки. Еще дальше – Оленька Судейкина. Ее и похоронить-то было не на что.
Платили они за свою мимолетную славу, за дерзновенную красоту? Или всего лишь «повезло» родиться в России?
Ахматова написала: «De profundis. Мое поколение мало меду вкусило».
Я поднялась выше этажом и все-таки вошла в ее квартиру. С тех пор, как поменяли экспозицию, там все изменилось и стало совсем домашним. Кухня, заваленная древней утварью (с печью и с дивным овальным умывальником). Большие зеркала, этажерки, старые диваны. В комнатах полумрак, с потолка свисают массивные бронзовые люстры в стиле «модерн». А какие настольные лампы! Серебряная пепельница, которую привез Гумилев, вазы в виде раковин (Олечкины), знаменитый сундук. В гостиной над столом висит красный абажур. Стол покрыт белой скатертью, и на ней – ничего нет. Словно кто-то ждет хозяев.
Со стенки бросился навстречу портрет Кузмина. Вот он в толпе разряженной богемы, в «Бродячей собаке». Вот вечер Поля Фора (он играл «Куранты»). Говорили, что у него в гардеробе 100 жилетов, и ни один он не носит дважды.
Кто-то встретил его в 30 годы зимой на улице: потертое тонкое пальто, небритые синие щеки, голодные глаза и застенчивая улыбка: «живу…только мерзну… но ничего – живу…»
Последняя комната в квартире Ахматовой – та, в которой она жила в 45-ом. Я вспомнила, что читала чьи-то воспоминания об этом. Молодая поэтесса пришла к великой Анне Ахматовой и была поражена тем, насколько бедно та живет. В почти пустой комнате, окна которой еще были закрыты тряпками, у печки сидела женщина в платке. Все, что она могла предложить гостье – стакан чая без сахара.
Не все, конечно, умирали в нищете, как Блок. Я выхожу их комнаты, а сзади шепчутся старухи-музейщицы: «А кто такая Лиля Брик? Да она никто. Однако же говорила своим мужикам, когда в стране есть было нечего: «купи машину»… она-то устроилась…»
Я улыбаюсь. Красавицы уже давно умерли, а кости им перемывают, как при жизни… Ненужная красота уже давно умерла. А все-таки ее помнят.
В маленьком зале на втором этаже по стенам рассеяны фотоснимки в рамах. Некоторые из стекол, закрывающих фотографии, покрыты тонкой паутиной трещин. Увидев первый разбитый портрет, я подумала, что незадачливые музейные работники просто «грохнули» экспонат. А потом мне стало ясно, что это – молчаливый символ. Сквозь трещины смотрят те, кто были убиты режимом: стрелялись, вешались, гнили заживо в лагерях, умирали у стенки, замерзали в холодных квартирах Петрограда. Страшно очень, что это – женщины. Глядят с пожелтевшей бумаги – как живые. Цветаева под паутиной расколотого стекла. Думаю: вот так вот – на гвозде… Рядом Райх: с детьми Есенина, потом – в «Ревизоре» Мейерхольда. Один сам ушел, второго расстреляли… а Райх зарезали. Говорят, вся квартира была в крови. Трудно быть женой гения в России. Да… Дальше – Гиппиус. Тонкая, как свечка, с копной демонических волос (вспомнила картины символистов). Когда-то она царила в гостиных Петербурга. А потом, в Париже, Теффи увидит нищую безумную старуху, у которой нет никого, кроме кошки. Еще дальше – Оленька Судейкина. Ее и похоронить-то было не на что.
Платили они за свою мимолетную славу, за дерзновенную красоту? Или всего лишь «повезло» родиться в России?
Ахматова написала: «De profundis. Мое поколение мало меду вкусило».
Я поднялась выше этажом и все-таки вошла в ее квартиру. С тех пор, как поменяли экспозицию, там все изменилось и стало совсем домашним. Кухня, заваленная древней утварью (с печью и с дивным овальным умывальником). Большие зеркала, этажерки, старые диваны. В комнатах полумрак, с потолка свисают массивные бронзовые люстры в стиле «модерн». А какие настольные лампы! Серебряная пепельница, которую привез Гумилев, вазы в виде раковин (Олечкины), знаменитый сундук. В гостиной над столом висит красный абажур. Стол покрыт белой скатертью, и на ней – ничего нет. Словно кто-то ждет хозяев.
Со стенки бросился навстречу портрет Кузмина. Вот он в толпе разряженной богемы, в «Бродячей собаке». Вот вечер Поля Фора (он играл «Куранты»). Говорили, что у него в гардеробе 100 жилетов, и ни один он не носит дважды.
Кто-то встретил его в 30 годы зимой на улице: потертое тонкое пальто, небритые синие щеки, голодные глаза и застенчивая улыбка: «живу…только мерзну… но ничего – живу…»
Последняя комната в квартире Ахматовой – та, в которой она жила в 45-ом. Я вспомнила, что читала чьи-то воспоминания об этом. Молодая поэтесса пришла к великой Анне Ахматовой и была поражена тем, насколько бедно та живет. В почти пустой комнате, окна которой еще были закрыты тряпками, у печки сидела женщина в платке. Все, что она могла предложить гостье – стакан чая без сахара.
Не все, конечно, умирали в нищете, как Блок. Я выхожу их комнаты, а сзади шепчутся старухи-музейщицы: «А кто такая Лиля Брик? Да она никто. Однако же говорила своим мужикам, когда в стране есть было нечего: «купи машину»… она-то устроилась…»
Я улыбаюсь. Красавицы уже давно умерли, а кости им перемывают, как при жизни… Ненужная красота уже давно умерла. А все-таки ее помнят.
-
-
20.10.2004 в 22:12Спасибо, очень интересно написано.
-
-
20.10.2004 в 23:27-
-
20.10.2004 в 23:57спасибо не мне...
спасибо им, наверное...
-
-
20.10.2004 в 23:59Литейный проспект, д 53. Вход с проспекта, в арку. Над нею висит темный щит с автографом Ахматовой: "А". Его видно издалека.
-
-
23.10.2004 в 05:32Спасибо огромное, что прислала ссылку! Здесь бесконечно интересно.
Ты, как никто, восхитительно умеешь делиться впечатлениями!..
P.S. Я почти в самом начале еще немного написала о твоем псевдониме. То, что в свое время попалось мне, когда я сочинила одноименный сонет
-
-
22.12.2004 в 20:04Прочла на одном дыхании.
-
-
22.12.2004 в 20:10Да нет, Вам
Я не могу советовать, но у меня в дневнике очень много об Анне Ахматовой и о Фонтанном Доме - прочтите. Не из-за интереса ко мне, а потому, что это может быть важным для Вас.